На каждое письмо Рахманинова, особенно до личного знакомства, приходили десятки ее писем. Она писала ему, вероятно, о многом, чем жило и дышало тогдашнее русское общество, - с одной единственной мыслью: дать Рахманинову пережить и понять историческую нужность его музыки, прогрессивность ее. Лейтмотивом ее писем было то, что когда-то она усвоила в детстве от первых учителей: верный единственный критерий музыки – это характер ее действия на слушателя. Если она очищает, поднимает душу, возбуждает благородные и мужественные начала в нем, помогает бороться с хаосом, с низменными началами характера, направляет его на большие исторические свершения, значит, - это настоящая музыка. А если наоборот,то мельчит и разрушает душу.

Каждое письмо было для нее творчеством: убуждая его, она сама училась тому направлению в искусстве, которое «проповедовала» ему как собственное. По ответным письмам было понятно, что именно такого отношения и не доставало ему.

Приведу отрывки из пятого письма Рахманинова, потому что, во-первых, оно рисует во всей прелести характер и стиль самого Рахманинова, во-вторых, достаточно точно показывает сущность «дружбы в письмах, в-третьих, хотя оно полно глубокого скептицизма и сомнений в себе, в нем теплится вера в то, что он еще может создать большие вещи.

«Кроме своих детей, музыки и цветов, я люблю еще Вас, милая Re, и Ваши письма. Вас я люблю за то, что Вы умная, интересная и не крайняя (одно из необходимых условий, чтобы мне понравиться); А Ваши письма за то, что в них везде и всюду я нахожу к себе веру, надежду и любовь: тот бальзам, которым лечу свои раны. Хотя и с некоторой покаробостью и неуверенностью, - но Вы меня удивительно метко описываете и хорошо знаете. Откуда? Не устаю поражаться... Научите меня в себя верить, милая Re! Хоть наполовину так, как Вы в меня верите. Если я когда-нибудь верил в себя, то давно – очень давно – в молодости!... Болезнь сидит во мне прочно, а с годами развивается, пожалуй, глубже. Не мудрено, если через некоторое время решусь бросить сочинять и сделаюсь либо присяжным пианистом, а то, может, еще автомобилистом... Я душевнобольной, милая Re, и считаю себя безоружным, да уж и достаточно старым. Если у меня что есть хорошего, то вряд ли впереди... И зачем я Вам все это пишу, милая Re?.. Покойной ночи! Будьте здоровы и постарайтесь вылечить также меня... Я вам теперь нескоро, вероятно, напишу. С.Р. 8 мая 1912 года».

 Еще до своего первого письма Мариэтта решила написать большую статью о Рахманинове и набросала на нескольких страничках тезисы этой статьи. С тезисами она пошла в издательство «Мусагет», редактором которого был Э.Метнер. Это был старший брат Николая Метнера, творчеством которого восхищалась Шагинян и с кем хотела сблизить Рахманинова. Сергей Васильевич поблагодарил ее за статью. Одновременно со статьей  Э.Метнер послал Рахманинову свою книгу «Модернизм и музыка». Но книга,порождавшая вокнуг себя много споров, не понравилась Рахманинову.

29 июля 1913 года С.В. писал Шагинян в Тироль, где она находилась с сестрой: «Наконец-то получил от Вас письмо, милая Re, и узнал, где Вы. Если бы это письмо не пришло, решил Вам все равно писать сегодня и адресовать по адресу «того», с кем Вы желали бы видеть меня в дружбе и согласии... Вас я люблю и желаю Вас видеть, слышать, читать. «Того» сторонюсь с робостью. В ответ на это в Вашем письме читаю: «свою миссию считаю оконченной и собираю свой багаж... Дружитесь! Покорнейше Вас благодарю! В ответ принимаю, с сожалением и недоумением, к сведению первое, и отбрыкиваюсь от второго». Можно поразиться поистине бесконечной доброте и терпению Рахманинова, переносившего ее ребяческие намерения «воспитывать» его и навязывать ему нелегкие и нежелательные отношения к людям.

Новую книгу стихов «Orientalia» Мариэтта посвятила Рахманинову, которому она очень понравилась, хотя обращение «к читателю» он не одобрил. К тому времени они уже были лично знакомы, причем произошло это не совсем обычно.

5 декабря 1912 года Рахманиновы уезжали за границу. В первых числах декабря на одном из концертов Шагинян прошла в артистической совсем близко от нео и, проходя, не удержалаь и взглянула на него. Вдруг он, все так же молча, сидя на своем месте, протянул свою большую белую руку и удержал ее за платье. Она так и осталась стоять возле его кресла, неожиданно поуманная им. Словно они сто лет были знакомы, он подозвал жену и негромким, удивительно внятным голосом представил ее по имени и фамилии. Это было невероятно, т.к., зная, кто скрывается под «ноткой Re», он не мог знать ее в лицо. На что Рахманинов сказал, что она просто на него «знакомо поглядела».