Рахманинов давно уже сидел прямо, весь захваченный той неодолимой, не подчинявшейся его воле силой, что волнами поднималась в нем и рвалась наружу. Внешне он казался безучастным. Только сжатые губы – всегдашний барометр его настроений – и теребившие что-то пальцы выдавали большое нервное напряжение. Его мозг лихорадочно работал. Звуки теснились, словно витки сжатой пружины, подталкивая друг друга вверх, к заветной цели. От неведения – к знанию! Как при вспышке молнии, рахманинов разом увидал всю пьесу целиком – ее стройные пропорции, всё до мельчайших подробностей, до нюансов, до ноты. Его самого потрясло, с каким трагизмом звучала теперь начальная тема. Чудилось нечто тяжелое, металлическое в этих ударах – то ли молота, то ли колокола, колокольни, целого сонма звонниц...

Рахманинов вздохнул полной грудью и снова откинулся назад. Музыкант не чувствовал усталости, ее попросту не бывает в такие мгновения. Все его существо наполнилось ни с чем не сравнимым удовлетворением после хорошо сделанной работы, как если бы он разрешил трудную задачу или нашел выход из запутанного лабиринта. Хотелось одного: домой, скорее к инструменту, попробовать все то, что так чудесно складывалось в его голове.

Он проклинал извозчика и его клячу, еле перебиравшую ногами. Нет, забыть Рахманинов не боялся. В консерватории его память называли феноменальной. Для молодого музыканта никогда не составляло собого труда запомнить любую мелодию, отрывок или даже целое сочинение. Это воспринималось так же естественно, как речь или дыхание. И теперь он не только слышал все, звучавшее в нем, но точно представлял, как это можно сыграть на фортепиано и записать нотами. Композитор опасался другого- остыть. Он знал: тогда скучный, все и всегда контролирующий господин может перевесить в нем – и сочинение уже не вернуть...*

................................................................................................................................................................................

Всю ночь в его комнате будет гореть свет. А наутро на пюпитр рояля ляжет исписанный лист нотной бумаги. «Музыку не объяснить и не описать словами», - возможно, подумает композитор и назовет пьесу просто – Prelude. Сегодня она всем известна как Прелюдия до-диез минор op.3.

Спустя еще несколько дней Рахманинов впервые сыграет ее в своем концерте, после чего уступит Гутхейлю всего за сорок рублей все права на это сочинение. «Музыка – не доходная профессия, даже для тех, кто достиг известности, а для начинающего обычно безнадежная» - так спустя почти два десятилетия напишет великий артист Рахманинов на страницах американского журнала о своей юности и о Прелюдии до-диез минор.

Но всё это – в будущем...

*Здесь текст оригинала обрывается